Ворох цветов урони на́ землю, рядом со мною!
Что за пахучий хаос сыплется к нашим ногам!
Как любви пристало, ты примиряешь смятенных:
Только сплетешь их, они лучшею жизнью живут.
Розы легче касайся, ее в корзинке укрою
И на людях подарю, друг мой, при встрече тебе.
Я — как будто тебе не знаком — спешу отдариться,
Но одарившая дар не принимает взамен.
Дай вплести гиацинтов в венок, резеду и гвоздику,
Чтобы к ранним цветам также и поздний прильнул.
Дай мне в кругу их душистом к твоим ногам опуститься,
На коленях твоих ворох цветущий сложить.
Нитку покуда подай! И пестрые родичи сада
Снова узнают себя, соединившись в венке.
Что здесь больше дивит? Что — меньше? Цветов ли избыток?
Или умелость руки? Или находчивый вкус?
Дай мне листьев, чтоб блеск слепящих цветов поубавить;
Жизнь велит приобщать строгие листья к венку.
Что ты так долго гадаешь над этим венком? Несомненно,
Тот, кто получит его, сердцем твоим предпочтен?
За день сотни венков пораздам и не меньше букетов.
Но принесу ввечеру самый прелестный тебе.
О! как счастлив художник, который бы кистью умелой
Эти цветы написал, эту богиню средь них!
Но ведь отчасти блажен и тот, кто, присевши со мною
Рядом, мой поцелуй, дважды блаженный, испил?
Ах, любимая, мало! Завистливым веяньем утра
Первый уже унесен с губ, одаренных тобой!
Как весна расточает цветы, так я поцелуи
Милому! С этим — прими также и этот венок.
Если бы Павсия дар пленительный был мне уделом,
Целый бы день я тогда этот венок рисовал!
Вышло неплохо. Только взгляни! Прелестно вступают
Дети Флоры на нем в свой прихотливый черед.
Я, к цветам наклоняясь, черпнул бы их сладости дивной,
Той, которой земля чашечки полнила их.
Я же вечером свежей застала бы эту гирлянду;
Не увядая, глядеть будет она со станка.
О, как я обделен, как я беден! И ах! как мечтаю
Этот блеск удержать, что не под силу очам!
Привередливый друг! Ведь ты поэт, а желаешь
Дар второй обрести? Вооружись-ка своим!
А поэт подберет ли цветов горячие краски?
Рядом с телом твоим слово — бесплотная тень.
А передаст ли художник ласкающий шепот: «Люблю я
Только тебя, мой дружок, только тобою живу».
Ах! нипочем и поэт не скажет так сладко: «Люблю я!»
Так, как сказалось оно — на ухо другу — тобой.
Много обоим под силу! И все же речь поцелуев
С речью взоров дана только влюбленным в удел.
Ты обоих затмила; цветами поешь и рисуешь:
Дети Флоры тебе краски и вместе — слова.
Но неустойчивый дар плетется руками моими:
Свежий утром, венок к вечеру, глянешь, увял!
Так и боги даруют нам бренную прелесть и манят,
Все обновляя дары, смертных в безгорестный путь...
День такой назови, чтоб я венка не дарила
Милому — с первого дня, как полюбила тебя.
Он еще сохранился, твой первый дар незабвенный,
Радостный пир обходя, ты мне его поднесла.
Только украсила чашу, гляжу, осыпается роза;
Ты отпил и вскричал: «Девочка, яд — в лепестках».
Ты ж на то возразила: «Они наполнены медом;
Впрочем, только пчела сладость умеет добыть».
Но нескромный Тиманф как схватит меня да как крикнет:
«Разве шмелю не испить сладкую тайну цветка!»
Ты рванулась из рук, спасаясь в бегстве; упали
Грубому парню к ногам розы, корзинки, венки.
Ты же властно воскликнул: «Малютку брось-ка! И розы,
И малютка сама слишком нежны для тебя!»
Он лишь крепче вцепился в тебя, смеясь до упаду,
И одежда твоя донизу сверху рвалась.
Ты метнул в вдохновенной вражде недопитую чашу;
Гулко ударилась в лоб и расплескалась она.
Хмель и гнев слепили меня, и все ж я заметил
Белые плечи твои и обнаженную грудь.
Что за крики кругом, что за смута! Льется багрово
Кровь с вином пополам с черепа злого врага.
Но тебя, лишь тебя я видел! В горькой досаде
На пол присев, свой наряд ты запахнула рукой.
Ах, как летели тарелки к тебе! Я дрожала при мысли,
Что незнакомца сразит пущенный метко металл.
Только тобой увлечен, я видел: свободной рукою
Ты ухитрилась сбирать розы, корзинки, венки.
Тут заслонил ты меня, чтоб случай меня не обидел,
Или хозяин, гневясь за неудачливый пир.
Помню, что взял я ковер на левую руку, как это
Делают, чтобы отбить грозную ярость быка.
Драку сумел унять разумный хозяин. Я тут же
Кинулась прочь, но взор медлил расстаться с тобой.
Ах! Тебя потерял я. Напрасно все закоулки
Дома я обыскал, улиц, садов, площадей.
Стыдно было казаться! Молвой не тронутой ране,
Всеми любимой, легко ль сделаться притчею дня?
Сколько видал я цветов, гирлянд и пышных букетов,
Но не видел тебя; город тебя не видал.
Я сидела в затворе. Увядшие розы роняли
Всюду свои лепестки, никли гвоздики вокруг.
Что ни юноша, — молвит: «Увы! цветов не убыло,
Только пленительной нет, чтобы сплести их в венки».
Я меж тем плела их одна; венки увядали.
Видишь? Они для тебя рядом висят с очагом.
Так и он увядал, твой первый венок. Не оставил
В драке его я; висит он над постелью моей.
Вечером я глядела на вянущих. Как я рыдала!
И в поглощающий мрак краска за краской текла.
Тщетно в городе я искал твой домик укрытый;
Даже тщеславцы и те только молчали в ответ.
Я никогда у себя гостей не видала: не ведом
Домик мой никому. Город беднейших таит.
Тщетно в городе я взывал к всезрящему солнцу:
Выдай, властительный бог, где ты ее озарил.
Властный бог тебе не внимал; но бедность внимала:
Я принялась из нужды вновь за свое ремесло.
Так ли? Голос другой не звал ли сыскать незнакомца?
Разве Амур не успел встречные стрелы метнуть?
Зорко всюду искала тебя, и вот — увидала.
И не дерзнула толпа любящих, нас, удержать.
Быстро сблизились мы, толпу рассекая. Не ты ли?
Ах, не ты ли со мной? Да, и мы были одни.
Там, на площади шумной. Но мнились нам люди кустами...
И казался их шум только журчаньем ручья.
Вечно одни пребывают влюбленные в людном собранье;
Но останься вдвоем, третий спешит подойти.
Да — Амур. Он любит венчаться твоими венками.
Ворох цветов урони с милых колен поскорей.
Что ж? Я сбросила их. В твоих объятьях, любимый,
Пусть и нынче взойдет солнечный свет для меня!