Вдали,
Где тис растет, где мертвецы легли,
Там роет издавна могильщик ямы
Безмолвно и упрямо.
Вокруг него десяток дряхлых ив
Горюет да еще цветы печали;
Их низко ветра гнет порыв,
Их дождь и буря укачали.
Там ямы с кочками всю землю поделили.
Могила лепится к могиле.
Зимой на камнях иней серебрится.
Июнь приходит, почву накалив,
И слушает, дыханье затаив,
Как смерть в могилах тихо копошится.
Там с незапамятных времен
Могильщик зарывает тупо
Своих погибших чувств немые трупы.
Путями скорбными в его приют
Гробы дощатые везут,
Везут к нему с утра, весь день, —
Из городков, из деревень,
Затерянных в полях без края, без границы, —
И люди в трауре вослед
Спешат, пока не меркнет свет, —
А с утренней зарей все снова повторится.
К могильщику со всех сторон
Несется похоронный звон.
Давно ль? И сам не помнит он,
В гробах — тела его погибших грез.
Вот жадные желанья в черный вечер
И скорбь бог весть о ком. Вот капли слез, —
Кровавым их дождем льняной покров отмечен.
Воспоминания по траурным путям
Бредут, ослепшие, сквозь годы, издалека,
Чтоб страх ему вернуть, гнетущий и жестокий.
Вот гордость — торс ее расколот пополам.
Вот героизм его, не нужный никому.
Вот мужество, чей стан согнулся от усилий.
Вот бодрость жалкая — глазницами во тьму
Она уставилась, — а в них скопленье гнили.
Могильщик смотрит, как в его приют
Со всех сторон гробы везут.
Вот мысли ясные — они еще в движенье.
Но их уже постигло разложенье.
Вот первая любовь его весны,
Но кроткие черты теперь искажены.
Вот клятвы гордые перед самим собою,
Но он их зачеркнул своей рукою.
Вот воля острая, как молнии кинжал,—
Ее упавшую, в пыли он растоптал.
Могильщик под унылый звон
Готовит место похорон.
Давно ль? И сам не знает он.
Вот сон, пришедший в яркий миг забвенья,—
Он волю дал ему в глухую ночь прозренья,
Одел в крылатые и яркие одежды,
Сорвав их на лету у огненной надежды.
Послал его парить там, в выси недоступной,
Гонясь за золотой победой неприступной,
И сон, поднявшись ввысь, от неба оттолкнулся,
Но тайны неподвижной не коснулся.
Тяжелым заступом, безмолвно и упрямо,
Могильщик, худ и утомлен,
За ямой роет яму.
Вот муки совести, и с ними мысль о тех,
Кто виноват, кому не отпустил он грех.
Вот тихие мольбы, безмолвные рыданья
В глазах людей, — он их оставил без вниманья.
Вот надругательства над тем, кто духом слаб,
Кто перед ним стоял, склонившись точно раб.
Насмешка едкая, взгляд, полный мрачной скуки,
Когда к нему с мольбой протягивали руки.
Могильщик, страстью опален,
Скрывая боль, под мерный звон
В сухой земле большие ямы
Все роет, молча и упрямо.
Вот страх перед лицом самоуничтоженья,
Когда отходит смерть, но жить велит мгновенье.
Вот преступление — его он тоже знал, —
Тайком дотронулся и трепет испытал.
Вот воля жесткая, свирепое решенье
Жить тем, что самому внушает отвращенье.
А вот сомнение и безграничный страх,
Безумье в мраморных, безжизненных зрачках.
Тоска томит, в ушах звенит,
Несется звон со всех сторон...
Объятый ужасом, упрямо
Могильщик роет ямы.
Он видит прошлые и нынешние дни.
Его грядущее похитили они.
Они руками гибкими зажали
Живое сердце в нем и кровь его сосали,
Они уже изъели плоть живую
Его грядущего, глумясь и торжествуя,
Испуганным глазам показывая труп,
Желанья, что едва слетело с губ.
Все громче, громче слышит он
Тяжелый колокольный звон
Там, в северной бескрайней стороне.
О, если бы колоколов тех ложных
На день один прервался звон тревожный!
О, если бы в душевной глубине
Гробы не громоздились, как во сне!
Но люди, с горестной молитвой и слезами,
К нему гробы приносят за гробами
И, постояв перед горой с тремя крестами,
Вновь продолжают путь упрямый:
Везут гробы, несут на спинах,
Вдоль пашен, вдоль столбов и вдоль заборов
длинных, —
И громы труб звучат в неведомых равнинах.
Могильщик стар и одинок,
Он видит бесконечный их поток,
Ему одно осталось — примириться
И прятать смерть свою в могилы по частицам.
Рукою слабою втыкая в холм потом —
Давно ли он забыл о том —
Две перекладины крестом.