Монастыри, —
Всю землю озарял когда-то строй их черный;
В глуби лесной, в выси нагорной,
Горя в лучах зари,
Над ними башни их, как факелы, сверкали;
Созвездия с небес печатями свисали,
И над равнинами, над пеленой озер,
Над деревушками, потупившими взор.
Они стояли в латах
Уставов каменных и догм своих зубчатых.
И думал Рим за всех;
Они же думали для Рима.
Вся жизнь подвластна им — струи потоков тех,
Что пенились в веках, кипя неудержимо.
Везде, из града в град и из села в село,
Простерлось власти их железное крыло.
Народы светлых стран, народы стран туманных —
Размноженная лишь душа монастырей,
Что вкруг Христа плели сеть силлогизмов
льдяных,
Что страх несли в сердца бесстрашных королей.
И ни одна душа в себе раздуть не смела
Жар, где бы пламя их святое не горело.
Тысячелетие они,
Как меч в тугих ножнах, рукою, полной силы,
Хранили бдительно в своих стенах, в тени
Людские пылы.
Текли столетия, — и больше не был ум
Бродилом духа;
Исканья умерли, и страстных споров шум
Был чужд для слуха;
Сомненье, точно зверь затравленный, едва,
Едва металось,
И жалко погибал смельчак, чья голова
Высокой гордостью венчалась.
О, христианский мир, железный как закон,
Чьи догмы западный согнули небосклон, —
Восстав, кто на него направит гнев свой пьяный?
Но был один монах, и страстный и крутой,
Он воли кулаки сжимал в мечте ночной, —
Его послали в мир германские туманы.
Нагие тексты он святыней не считал.
То были жерди лишь, а не вершина древа:
Под мертвой буквою бессильно дух лежал,
И папа во дворце направо и налево
Благословением и небом торговал.
Повсюду вялые опутали покровы
Собора гордого властительный портал,
И золотом попы, как бы пшеницей новой,
Все христианские засеяли поля.
Бесчисленных святых раскинулась опека
Над мукою людской, ее безмерно для;
Но все не слышал бог стенаний человека.
Хоть видел Лютер над собой
Лишь руки сжатые, грозящие бедой,
Хоть посохов взлетала злоба
Над ним, грозя его преследовать до гроба,
Хоть подымались алтари
Грозою догматов и древних отлучений, —
Ничто не сокрушило гений,
Охваченный волной свободных размышлений
В святом предчувствии зари.
Собою будучи, он мир освободил.
Как цитадель, он совесть возносил
Надменно над своей душою,
И библия была не гробом мертвых слов,
Не беспросветною тюрьмою,
Но садом, зыблемым в сиянии плодов,
Где обретал свободно каждый
Цветок излюбленный и вожделенный плод
И избирал себе однажды
Дорогу верную, что к господу ведет.
Вот наконец та жизнь, открытая широко,
Где вера здравая и жаркая любовь,
Вот христианская грядет идея вновь,
И проводник ее — сверкающее око,
Надменность юная, нескованная кровь.
Пускай еще гремит над миром голос Рима, —
Он, Лютер, под грозой собрал свой урожай;
Германская его душа неукротима,
И дрожь природы в ней струится через край.
Он — человек страстей, лишь правду говорящий;
Как виноград, свою он хочет выжать плоть;
Он никогда не сыт; его души гремящей
И радости его ничем не побороть.
Он яростен и добр, порывист, к вере рьяный,
Он противоречив, он ранит как копье,
И реки благости и гнева ураганы
В его душе кипят, не сокрушив ее.
И посреди побед не знает он покоя...
Когда же смерть легла на властное чело,
Казалось, будто ночь простерла над горою
Неодолимое и черное крыло.