Вот снова, с беззвучными стуками кирок,
Под пристальным надзором все тех же планет,
Ночь, зодчий со стражей теней при секирах,
Принимает свой труд, тот, что в тысячах лет.
В темь опускают беспросветные плиты,
Все ломки мрака на земле обедня;
Уже, копья к ноге, древних Афин гоплиты
Сторожат фундамент завтрашнего дня.
По темным ступеням лестницы, еще возводимой,
Всходит вверх, — взглянуть на былое, — Шекспир;
У подножья, в плащах (цвет омертвелого дыма),
Вольтер, Гоббс, Ницше (с сотню их) сели за пир;
В зале, пока без плафона, точно черти взволновались:
Старомодные танцы, вялый вальс-глиссе;
То — перегорбленный Гейне, то — подновленный Новалио,
Федра в ногу с Татьяной, пьяный и по смерти Мюссе.
Гул кирок не молкнет, но глух, что хлопушки,
Гуд масс возносимых, что шелесты шин;
И горестно смотрит, в руке цилиндр, Пушкин,
Как в амбразуре окна, дряхл, спит Фет-Шеншин.
Ночь, зодчий упорный, спешит, взводит купол;
Бьет молот; скрипит перекинутый блок...
А в полоске зари, как на сцене для кукол,
На тоненькой ниточке Александр Блок.