Не верьте, когда говорят: нет Шайтана. Есть Аллах — есть Шайтан. Когда уходит свет — приходит тень. Слушайте!
Вы знаете Кадык-Койскую будку? За нею грот, куда ходят испить холодной воды из скалы. В прежние времена тут стояла придорожная баня, и наши старики еще помнят ее камни. Говорят, строил ее один отузский богач. Хотел искупить свои грехи, омывая тело бедных путников. Но не успел. Умер, не достроив. Достроил ее деревенский кузнец-цыган, о котором говорили нехорошее.
По ночам в бане светился огонек, сизый, с багровым отсветом. Может быть, в кагане светился человеческий жир. Так говорили. И добрые люди, застигнутые ночью в пути, спешили обойти злополучное место. Был даже слух, что в бане живет сам Шайтан. Известно, что Шайтан любит людскую наготу, чтобы потом над ней зло посмеяться. Уж, конечно, только Шайтан мог подсмотреть у почтенного отузского аги Талина такой недостаток, что узнав о нем, вся деревня прыснула от смеха.
Кузнец часто навещал свою баню и оставался в ней день, другой. Как раз в это время в деревне случались всякие напасти. Пропадала лошадь, тельная телка оказывалась с распоротым брюхом, корова без вымени, а дикий деревенский бугай возвращался домой понурым быком. Все шайтановы штуки! А, может быть, и кузнеца. Недаром он так похож на Шайтана. Черный, одноглазый, с передним клыком кабана. Деревня не знала, откуда он родом и кто был его отец; только все замечали, что кузнец избегал ходить в мечеть; а мулла не раз говорил, что из жертвенных баранов на курбан-байрам самым невкусным всегда был баран цыгана; хуже самой старой козлятины.
Коктебельский мурзак, который не верил тому, о чем говорили в народе, проезжал однажды мимо грота, сдержал лошадь; но лошадь стала так горячиться, так испуганно фыркать, что мурзак решил в другой раз не останавливаться. Оглянувшись, он увидел — он это твердо помнит, — как на бугорке сами собой запрыгали шайки для мытья. И много еще случалось такого, о чем лучше не рассказывать на ночь. Впрочем, иной раз, как ни старайся, от страшного не уйдешь.
У Османа была дочь и звали ее Сальгэ. Пуще своего единственного глаза берег ее старый цыган. Однако любви не перехитришь, и, что случилось у Сальгэ с соседским сыном Меметом, знали лишь он и она. Только и подумать не смел Мемет послать свата. Понимал, в чем дело. И решил бежать с невестой в соседнюю деревню. Как только полный месяц начнет косить — так и бежать. И смеялся же косой месяц над косым цыганом, когда скакал Мемет из деревни с трепетавшей от страха Сальгэ. Османа не было дома. Он проводил ночь в бане. Пил заморский ракы, от которого наливаются жилы и синеет лицо.
— Наливай еще!
— Не довольно ли? — останавливал Шайтан. — Слышишь скрип арбы? Это козский имам возвращается из Мекки. И грезится старику, как выйдет завтра навстречу ему вся деревня, как станут все на колени и будут кричать: «Святой хаджи Постой, хаджи еще не доехал!» И прежде, чем кузнец подумал, Шайтан распахнул дверь. Шарахнулись волы, пер
евернулась арба, и задремавший было имам с ужасом увидел, как вокруг него зажглись серные огоньки. Хотел прошептать святое слово, да позабыл. Подхватила его нечистая сила и бросила с размаху на пол бани.
Нагой и поруганный, с оплеванной бородой, валялся на полу имам, а гнусные животные обливали его чем-то липким и грязным. И хохотал Шайтан. Дрожали стены бани. — То-то завтра будет смеху! На коленях стоит глупый народ, ждет своего святого, а привезут пья-нень-кого имама! Не стерпел обиды имам, вспомнил святое слово и очнулся на своей арбе, которая за это время уже отъехала далеко от грота.
— Да будет благословенно имя Аллаха, — прошептал имам и начал опять дремать.
А в бане хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.
— Наливай еще! — кричал цыган.
— Постой! Слышишь, скачет кто-то! — И вихрем вынес нечистый приятеля на проезжую тропу.
Шарахнулась со всех четырех ног лошадь Мемета, и свалился он со своей ношей прямо к ногам Шайтана.
— А, так вот кого еще принесло к нам! Души его, — крикнул Шайтан, а сам схватил завернутую в шаль девушку и бросился с ней в баню. Зарычал цыган и всадил отравленный кинжал по самую рукоять между лопаток обезумевшего Ме-мета. А из бани доносился вопль молодого голоса. «Будет потеха, будет хорошо сегодня», — подумал цыган и, шатаясь, пошел к бане. В невыносимом чаду Шайтан душил распростертую на полу нагую девушку, и та трепетала в последних судорогах.
— Бери теперь, если хочешь!
Обхватил цыган девушку железными руками, прижался к ней... и узнал дочь...
— Эгне! — крикнул он не своим голосом слово заклятья.
И исчез Шайтан. Помнил уговор с Османом. Только раз цыган скажет это слово, и только раз сатана подчинится ему.
— Воды, воды, отец!
Бросился Осман к гроту, а грот весь клубился удушливыми серными парами. И не мог пройти к воде Осман. Не знал второго слова заклятья. Упал и испустил дух. Поутру проезжие татары нашли на дороге три трупа и похоронили их у стен развалившейся за ночь бани.
— Чертова баня, — назвал с тех пор народ ото место. И я хорошо помню, как в детстве, проезжая мимо грота, наши лошади пугались и храпели. Не верьте, если вам скажут: нет Шайтана. Есть Аллах — есть Шайтан! Когда уходит свет — приходит тень.