Красива так, что всех могла б святых смануть, Скопца-судью зажечь под тогой! Шаг державный. Речь итальянская, — сверкают зубы. В плавной Той речи русский тембр порой мелькнет чуть-чуть. ...
Пусть бледная трава изгнанника покоит, Иль ель вся в инее серебряная кроет, Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов, Тоскуя, бродит он вдоль скифских берегов, — Пока средь стад своих, с лазурными очами...
Одни, наивные иль с вялым организмом, Услады томные найдут в лесной тени, Прохладу, аромат, — и счастливы они. Мечтания других там дружны с мистицизмом, —
Враг принимает облик Скуки И говорит: «К чему, мой друг?» Но я смеюсь, сжимая руки. Враг принимает облик Тела И шепчет: «Посмотри вокруг, Вот женщина!» — Молчу я смело. ...
И ты от нас ушел, как солнце сходит в море За тяжкой завесой пурпуровых огней, Устав одно сиять в торжественном уборе И над немой землей и над тоской теней.
Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье? Осенний день хранил печальное молчанье, И ворон несся вдаль, и бледное сиянье Ложилось на леса в их желтом одеянье.
Обманчивые дни весь день, весь день горели; Заката на меди теперь они дрожат, Закрой глаза, душа, довольно мы смотрели! О, искушения! — они нас сторожат.