Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осужденных полки, И короткую песню разлуки...
Это и не старо и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут. Неуклонно, тупо и жестоко И неодолимо, как гранит, От Либавы до Владивостока...
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли... Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ, Одичалые розы пурпурным шиповником стали, А лицейские гимны все так же заздравно звучат....
Это просто, это ясно, Это всякому понятно, Ты меня совсем не любишь, Не полюбишь никогда. Для чего же так тянуться Мне к чужому человеку, Для чего же каждый вечер Мне молиться за тебя?...
Это рысьи глаза твои, Азия, Что-то высмотрели во мне, Что-то выдразнили подспудное, И рожденное тишиной, И томительное, и трудное, Как полдневный термезский зной. Словно вся прапамять в сознание...
Это скуки первый слой ...самой злой, Но минуй его скорее — дальше, глубже — в ту аллею, где лишь сосен тишина и случайная луна, а кругом — наверное, осень...
В прошлое давно пути закрыты, И на что мне прошлое теперь? Что там?- окровавленные плиты Или замурованная дверь, Или эхо, что еще не может Замолчать, хотя я так прошу......
Я в этой церкви слушала Канон Андрея Критского в день строгий и печальный, И с той поры великопостный звон Все семь недель до полночи пасхальной Сливался с беспорядочной стрельбой....