Владимиру Вагнеру
Наше свято место отныне пусто. Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета — на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую стрекозу.
Я живу один в деревянном доме, я держу корову, кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках — беру бесплатно. Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему не дано.
Я уже не дивлюсь никакому диву. На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую «Ниву», и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни: забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней, о милом дружке да строгом отце.
Вдалеке заходят низкие тучи, повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя, лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное на поляне светло, как липовый мед.
Иногда заедет отец Паисий, что живет при церковке за версту, —
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей, по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку, опрокинет рюмочку — «Лепота!», —
Посидит на веранде, попросит книжку, подведет часы, почешет кота.
Иногда почтальон постучит в калитку — все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку (непонятно, откуда он их берет).
Все не мне, неизвестным: еры да яти, то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, Дню ангела, Дню печати, с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.
Иногда на тропе, что давно забыта и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта, а вглядеться, так может, и птичьих лап,
И к опушке, к черной воде болота, задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу.
1991