Классически я жизнь окончу тут.
Я номер взял в гостинице, известной
Тем, что она излюбленный приют
Людей, как я, которым в мире тесно;
Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.
Следя прилежно за собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
Бессонными ночами и тоской,
Следов не видно лихорадки.
Револьвер осмотрел я: все в порядке...
Теперь пора мне приступить к письму.
Так принято: пред смертью на прощанье
Всегда строчат кому-нибудь посланье...
И я писать готов, не знаю лишь кому.
Писать родным... зачем? Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам, друзьям, любимым с детства...
Да где они? Нас жизненной волной
Судьба давно навеки разделила,
И будет им,- как я, чужда моя могила...
Вот если написать кому-нибудь из них —
Из светских болтунов, приятелей моих,-
О, Боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу...
Про мой конец он выдумает сам
Какой-нибудь роман в игривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую, пожалуй, будет в моде.
Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умными глазами...
Случайность странная: нередко между нами
Самоубийц касался разговор.
Он этим делом занят специально;
Чуть где-нибудь случилася беда,
Уж он сейчас бежит туда
С своей улыбкою печальной
И все исследует: как, что и почему.
С научной целью напишу ему
О собственном конце отчет подробный...
В статистику его пошлю мой вклад загробный!
«Любезный прокурор, вам интересно знать,
Зачем я кончил жизнь так неприлично?
Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
Вы поручились мне, что я умру...
Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
И вовсе не смотрю в могилу;
Могу еще прожить я множество годов,
А жизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я ее ни жег и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
И не расширится аорта...
А потому я смерть избрал иного сорта.
Я жил, как многие, как все почти живут
Из круга нашего,- я жил для наслажденья;
Работника здоровый, бодрый труд
Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
И стерлась детской веры благодать,
Как бледной краски след с неконченной картины.
Когда ж при свете разума и книг
Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?
Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живет двуногий зверь некрупного сложенья,
Живет сравнительно еще немного лет
И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища еще безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревет в час бури океан.
И борется зверек с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своем,
С расчетом на века устраивает дом...
Но ветер на него пахнул неосторожно —
И нет его... пропал и след...
И, умирая, он не знает,
Зачем явился он на свет,
К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
И дружно общий крест нести...
Нет, люди — эти бедные микробы —
Друг с другом борются, полны
Нелепой зависти и злобы.
Им слезы ближнего нужны,
Чтоб жизнью наcлаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена —
Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.
Куда ни посмотри, везде одна и та же
Упорная, безумная война!
Невыносимо жить!
Я вижу: с нетерпеньем
Послание мое вы прочитали вновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем...
«Нет, это все не то, тут, верно, есть любовь...»
Так режиссер в молчаньи строгом
За ролью новичка следит из-за кулис...
«Ищите женщину» — ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я — клянуся Богом,-
Я не искал ее. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец... Но вам сознанья мало,
Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет ее волос? Не все ли вам равно?
Поверьте мне: она вам незнакома
И наш угрюмый край покинула давно.
О, где теперь она? В какой стране далекой
Красуется ее спокойное чело?
Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,
Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?
Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог...
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я все-таки не мог!
И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: «Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!» —
О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрел бы за тобой...
Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.
Однако я вдался в лиризм... Некстати!
Смешно элегию писать перед концом...
А впрочем, я пишу не для печати,
И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги...
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
Все ночи, проведенные в слезах,
Все то, чем я обязан людям-братьям,-
Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
Но я не так воспитан; уваженье
Привык иметь к предметам я святым
И, не ропща на Провиденье,
Почтительно склоняюся пред ним.
В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То все же моего поступка не сочтите
За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
Читал и жег я строки дорогие
И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.
Тогда во мне самом все было сожжено,
Разбито, попрано... И, смутная сначала,
Та мысль в больное сердце, как зерно
На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
Под грудой тлеющего пепла;
Среди тяжелых дум она в ночной тиши
Сознательно сложилась и окрепла...
О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое,-
В эпоху общего унынья мы живем.
Какое-то поветрие больное —
Зараза нравственной чумы —
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощенные умы.
И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,
Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавленные, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне...
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной...
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленный и злой, не знающий прощенья?
Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
Вот застрелился гимназист,
Не выдержав экзамена... Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,
Что жизни благами не пользовался он...
О, эти блага жизни... С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда...
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,
А с теплой верой детских дней
На лица злобные людей.
Не думайте, чтоб я, судя их строго,
Себя считал умней и лучше много,
Чтоб я несчастный мой конец
Другим хотел поставить в образец.
Я не ряжуся в мантию героя,
И верьте, что мучительно весь век
Я презирал себя. Что я такое?
Я просто жалкий, слабый человек
И, может быть, слегка больной — душевно.
Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно
Субъектов видите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
Постановите приговор.
Прощайте же, любезный прокурор...
Жаль, не могу сказать вам: до свиданья».
Письмо окончено, и выпита до дна
Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой черною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слезы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Веселый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошел, иль два, а может быть и боле...
Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
Отчетливо, протяжно и тоскливо
Раздался дальний свист локомотива...
О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
Бывало, он терзал меня,
Напоминая близость дня...
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
Рабочие, конечно, бедный люд...
Из дальних деревень они сюда везут
Здоровье, бодрость, силы молодые,
И все оставят здесь...
Поля мои родные!
И я, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далеком старом доме,
Я мог бы жить еще...
Июльский день затих.
Избавившись от всех трудов дневных,
Я вышел в радостной истоме
На покривившийся балкон.
Перед балконом старый клен
Раскинул ветви, ярко зеленея,
И пышных лип широкая аллея
Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнется лист, цветы блестят росою,
И запах сена с песней удалою
Из-за реки доносятся ко мне.
Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идет ко мне жена... О нет, не та — другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней...
Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
Прогулка по саду вдвоем,
И крепкий сон до нового рассвета...
И так, вдали от суетного света,
Летели б дни и годы без числа...
О, Боже мой! Стучат... Ужели ночь прошла?
Да, тусклый, мокрый день сурово
Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать еще по-новому пожить?
Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд, предательский и
лживый...
Услышать снова хор фальшивый
Тупых, затверженных речей...
Нет, ни за что! Опять стучат... Скорей!
Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы...