В преданьях северных племен, живущих в сумерках берложных,
Где на поселок пять имён, и то всё больше односложных,
Где не снимают лыж и шуб, гордятся запахом тяжелым, // эти две строки
Поют, не разжимая губ, и жиром мажутся моржовым, // в версии из «ПВ» отсутствуют
Где краток день, как «Отче наш», где хрусток наст и воздух жёсток, —
Есть непременный персонаж, обычно девочка-подросток.
На фоне сверстниц и подруг она загадочна, как полюс,
Кичится белизною рук и чернотой косы по пояс,
Кривит высокомерно рот с припухшей нижнею губою,
Не любит будничных забот и всё любуется собою.
И вот она чешет длинные косы, вот она холит свои персты,
Покуда вьюга лепит торосы, пока поземка змеит хвосты,
И вот она щурит чёрное око — телом упруга, станом пряма, —
А мать пеняет ей: «Лежебока!» и скорбно делает все сама.
Но тут сюжет меняет ход, ломаясь в целях воспитанья,
И для красотки настаёт черёд крутого испытанья.
Иль проклянет её шаман, давно косившийся угрюмо
На дерзкий лик и стройный стан («Чума на оба ваши чума!»),
Иль выгонят отец и мать (мораль на севере сурова) —
И дочь останется стонать без пропитания и крова,
Иль вьюга разметёт очаг и вышвырнет её в ненастье —
За эту искорку в очах, за эти косы и запястья, —
Перевернёт её каяк, заставит плакать и бояться —
Зане природа в тех краях не поощряет тунеядца.
И вот она принимает муки, и вот рыдает дни напролёт,
И вот она ранит белые руки о жгучий снег и о вечный лёд,
И вот осваивает в испуге добычу ворвани и мехов,
И отдает свои косы вьюге во искупленье своих грехов,
Поскольку много ли чукче прока в белой руке и чёрной косе,
И трудится, не поднимая ока, и начинает пахнуть, как все.
И торжествуют наконец законы равенства и рода,
И улыбается отец, и усмиряется погода,
И воцаряется уют, и в круг свивается прямая,
И люди севера поют, упрямых губ не разжимая, —
Она ж сидит себе в углу, как обретённая икона,
И колет пальцы об иглу, для подтверждения закона.
И только я до сих пор рыдаю среди ликования и родства,
Хотя давно уже соблюдаю все их привычки и торжества, —
О высшем даре блаженной лени, что побеждает тоску и страх,
О нежеланьи пасти оленей, об этих косах и о перстах!
Нас обточили беспощадно, процедили в решето, —
Ну я-то что, ну я-то ладно, но ты, родная моя, за что?
О где вы, где вы, мои косы, где вы, где вы, мои персты?
Кругом гниющие отбросы и разрушенные мосты,
И жизнь разменивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.
1996